Андрей Анро

Как нам известно, вы пришли к живописи через фото. А с чего всё начиналось?

Сначала была художественная школа в Сморгони, после которой я несколько лет не знал, чем хочу заниматься, но понимал, что это будет визуальное искусство. Так сложилось, что после 9-го класса я попал в Москву, где в то время жил отец. Поступил в техникум технологии, экономики и права на специальность «Специалист по рекламе», там как раз изучались техники визуального языка – видеосъемка, фото, графика, дизайн, живопись. Тогда, в 18 лет, впервые после сморгонской художественной школы, я снова попробовал писать. Это было наивно и где-то смешно, но отличалось от того, что я делал в «художке». После техникума у меня появилось желание поступить в минскую Академию искусств на живопись. Но в Академию меня не взяли, не допустили даже к вступительным экзаменам: «К нам люди приходят после художественных школ и училищ, а судя по работам, вам нужно ещё многому научиться». Конечно, меня это задело: я шел туда как раз для того, чтобы учиться и поднимать уровень.

После этого живопись я забросил и на 7 лет переключился на фотографию. В основном это была художественная постановка на основе беларуской мифологии. Строго выдерживался антураж, чтобы не идентифицировать временные рамки создания фото: никаких джинсов, мобильников, техники, только аутентика. Постепенно интерес к фото стал пропадать — возможно, потому, что параллельно я занимался коммерческой фотографией, которая меня не сильно вдохновляла. При этом на заднем фоне были постоянные мысли о живописи – я смотрел видеоуроки, занимался самообразованием, знакомился с историей искусства. Это был 2011-й — в то время я очень вдохновлялся Фрэнсисом Бэконом.

В 2013 году я написал первую живописную работу, которую не стыдно было показать. Это был портрет человека, лицо которого разделено светом и тенью. Это лицо я увидел на фото, снятом во время приезда Аденауэра в Советский Союз. Шел процесс восстановления связей между советским и немецким миром. Это лицо стало для меня отражением двоякого характера послевоенных отношений победителя и побеждённой стороны. Этот портрет я выставил в Фейсбуке, и Наташа Горячая, которая на тот момент была куратором галереи «Ў», пригласила меня на групповую выставку в 2013 году.

С этого момента я начал развиваться в живописи и уже через два года, в 2015-м, Андрей Ленкевич предложил сделать первую персональную выставку в ЦЭХе. На тот момент у меня были две серии работ: о без вести пропавших и “Face in shadow”, которая выросла из того самого первого портрета, о котором я говорил.

Но в большей степени ваши работы можно видеть в России, нежели, в Беларуси. Как получилось войти в культурное поле другой страны?

Помог всё тот же Фейсбук. Меня заметила куратор из Москвы Евгения Кикодзе во время работы над созданием выставки о современном искусстве на постсоветском пространстве. Были авторы из Украины, России. А на меня она вышла по совету московского архитектора. Причём советовали не меня, а Антонину Слободчикову, на странице которой были фотографии с нашей совместной выставки.

Так мои работы оказались в выставочном пространстве ARTPLAY. По рекомендации Евгении я зашёл в галерею “Треугольник” на Винзаводе и показал свои работы — так мы познакомились с Эльвирой Тарноградской и уже через год состоялась моя персональная выставка в Москве. Это было в 2016 году, а вчера (прим. интервью было записано 11 сентября 2017 года) было открытие второй персональной выставки там же.

Что за проект представлен в Москве? Какая тема сейчас основная для вашей живописи?

Как правило, я не работаю в одной теме, у меня параллельно всегда идет несколько проектов. Сейчас это тема, связанная с грабителями и преступниками, тема политики периода холодной войны и тема вторичного изображения, полученного с помощью перефотографирования кадров/скриншотов кино.

Во время работы над темой о без вести пропавших я изучал информацию на разных ресурсах, где показаны лица разыскиваемых людей. Например, на сайте ФБР прямо по категориям расписано кто и почему находится в розыске. Меня заинтересовала категория «грабители», где были представлены стоп-кадры с камер наблюдений из американских супермаркетов.

Политическая тема – о холодной войне и сравнение советской и американской культуры того периода. Работа «Новый мир» написана по фото с заседания ЦК КПСС — это отсылка к серии графических работ «Новый мир», над которой я работал годом раньше.

Работы этой темы основаны на стоп-кадрах. Например, “SS-100-X” — это кортеж Джона Кеннеди, воссозданный с помощью стоп-кадра видео его убийства. Работа со стоп-кадрами – это другая техника восприятия. Когда мы видим целостную картинку, есть четкость, нет пространства для вопросов. А когда присутствует искаженность (как в стоп-кадрах), то восприятие меняется. В принципе, этим и Фрэнсис Бэкон вдохновлялся.

Третья тема – это живопись по фотографиям, которые я делаю во время просмотра фильма. Я фотографирую кадр фильма на экране компьютера, но не «в лоб», а с необходимым мне ракурсом, кадрированием и зумом. Потом эти фото распечатываю на принтере, умышленно делаю это в плохом качестве, чтобы проявились дефекты и провалы в изображении. И добавляю к напечатанному механические и химические повреждения — это позволяет мне находить новые визуальные образы в живописи. Сейчас тема живописи по фотографиям представлена в Москве, она так и называется — “Screenshot”, большинство работ в ней – переработанные кадры из фильмов. Я не полностью переношу эти кадры на холст, в процессе работы многое меняется, может оставаться много пустого пространства на холсте, потому что у меня нет задачи полностью его заполнить. Мне особенно нравится текстура и цвет холста, возможно, в этом тоже влияние Фрэнсиса Бэкона. Хотя изначально не-заполнение холста началось из-за экономии денег на грунтовку — я проклеивал только части полотна.

В начале сентября у вас также открылась персональная выставка в Минске, в A&V галерее. Что представлено там?

Это тема периода холодной войны. Можно увидеть работу с тем самым кортежем Кеннеди, “H.B.M.P.”. Это аббревиатура фразы “Happy Birthday, Mister President”. В этой работе я показываю движение кортежа к смерти, но еще любовь и ликование толпы во время этого движения. Вообще тема толпы, большого скопления людей меня заинтересовала в период смерти Ким Чен Ира. Корейское телевидение крутило постановочное видео, где люди толпами оплакивают вождя и входят в экстаз от происходящего. Это очень сильное эмоциональное и ритуальное событие, хотя, по сути, не религиозное. Как в Советском Союзе:  избавление от религии и замещение её коммунизмом.

Что можно сказать о построении связей в арт-сообществе: с кураторами, галеристами, художниками?

С галеристами всё очень просто: есть работа — даю. На данный момент работ не хватает, потому что работаю я только в теплое время года: моя мастерская не отапливается и находится в хлеву, где я вырезал окна. Бывает такое, что не все галереи принимают сюжеты, над которыми я работаю. Есть, например, работы «Распятие» и «Крестоносцы» — для некоторых галеристов (как беларусских, так и российских) они показались провокационными.

Что касается Минска, живописи и художников, то мне близок Женя Шадко, Игорь Тишин. Выставок хорошей живописи немного, в основном представлены концептуальные проекты. Я больше слежу за тем, что происходит в живописи на мировом уровне, за теми, кто меня вдохновляет — это Luc Tuymans, Marlene Dumas, Michaël Borremans, Peter Doig ну и Фрэнсис Бэкон, конечно, от которого стараюсь уже отойти. Если брать из беларусских современных художников не живопись, то мне интересны Юра Шуст, Сергей Шабохин, Маша Святогор.

Над каким проектом вы сейчас работаете?

Сейчас немного вернулся к фотографии, назревает проект «Семейный альбом». В нем я преобразую фотоснимки семьи с помощью цифровых манипуляций. Это не сами снимки, а перефотографированные страницы фотоальбома. Вообще старинные семейные фотографии отдают чем-то загробным, потому что часто на них изображены люди которых уже нет и которых мы не знаем и это неизвестное нас пугает и завораживает.