В твоем резюме есть интересное определение области профессионального интереса – это «созданный человеком экологический упадок» и «нечеловеческий разум». Какую картину мира ты представляешь, работая над собственными проектами? Это мир антропоцена?
Я думаю, что идея центра/периферии должна быть в значительной мере пересмотрена и постепенно демонтирована, поскольку перспектива может сильно меняться в зависимости от нашей точки зрения и нашего взгляда на вещи. Представление о том, что этот мир антропоцентричен, вводит в заблуждение и по большей части является иллюзией, порожденной идеями исключительности, которые характеризуют наш вид и движут им. На самом деле функционирование всех форм жизни на этой планете глубоко взаимозависимо. Я помню занимательную логическую инверсию в книге Майкла Поллана, где кукуруза описывалась как типичное капиталистическое растение: кукуруза приспосабливается к нефтяному монокультурному глобальному типу системы сельскохозяйственного производства, и пока мы думаем, что выращиваем кукурузу, на самом деле кукуруза использует нас для претворения в жизнь своей программы мирового господства. По-моему, кукуруза тоже считает, что мир вертится вокруг неё.
Напротив, я представляю мир, изобилующий переплетениями и незаменимыми симбиотическими отношениями между живыми существами, которые находятся вокруг нас и внутри нас, но которым мы почему-то не отдаём должное и не осознаём в полной мере. Мы признаем их существование, хотя зачастую действуем так, как будто их и вовсе нет. Современные теоретики (в основном, опирающиеся на открытия Линн Маргулис конца 60-х годов) широко подчеркивали тот факт, что индивидуальное человеческое тело не является организмом, который может существовать сам по себе. Таким образом, идея независимого функционирования является неверно истолкованной иллюзией: мы состоим из миллионов бактерий, вирусов, грибков, и без их работы наше тело не могло бы функционировать. Миллиарды человеческих тел оказывают огромное влияние на жизнь этой планеты, и на поверхности кажется, что они существуют вне регулирующих систем природы. Кроме того, неодарвинистские интерпретации теории эволюции, такие как выживание видов, наиболее приспособленных в жёсткой конкуренции за ограниченные ресурсы, каким-то образом кристаллизовались в общественном мнении и в конечном итоге поддерживают и оправдывают всепроникающую логику капитализма во всех его формах (включая когнитивную). Моим любимым примером этого является зелёный моллюск elysia chlorotica. Это вид, который постепенно научился осуществлять фотосинтез, вступив в симбиоз со своей любимой пищей – водорослями. Это животное сумело стать частью молекулярного процесса, характерного для растений, и питается, подвергая своё тело воздействию прямых солнечных лучей. В каком-то смысле elysia chlorotica бросает вызов границе между животными и растениями, согласно которой растения (автотрофы) способны создавать себе пищу из простых химических компонентов и солнечного света, тогда как животные (гетеротрофы) обречены на использование биохимической работы других существ (растений или других животных-хищников).
В этом контексте отношения между художником и куратором это тоже симбиоз либо борьба за место под солнцем? Действительно ли мы готовы сегодня к неантропоцентрическому образу жизни и сотрудничеству в мире искусства?
Наше видение отношений между всеми агентами, работающими в сфере искусства, может значительно различаться. Некоторые из нас считают их взаимозависимыми, тогда как другие действуют более агрессивно, что возвращает нас к неодарвиновской интерпретации открытий Дарвина, которая опирается на идею выживания наиболее приспособленных видов в жёсткой конкуренции за ограниченные ресурсы. Искусство – это конкурентная сфера, и его внутренние механизмы исключения могут быть очень жестокими, поэтому сравнение с традиционным представлением о биологической эволюции для кого-то имеет смысл. По моему опыту, сотрудничество всегда приносило гораздо более интересные результаты, чем «независимая» деятельность (что бы это ни значило), с точки зрения личного и профессионального роста. Честно говоря, я считаю, что на самом деле работать независимо невозможно, потому что на нас влияет так много внешних данных, что становится трудно увидеть, где наши идеи начинаются и заканчиваются. Подобно тому, как трудно определить, где граница наших тел, если мы перестаём думать о них как об отдельных организмах, а воспринимаем их как холобионты, то есть консорциумы, включающие бактерии, грибы и вирусы, которые имеют решающее значение для нашего существования.
Мы больше взаимозависимы, чем независимы? Но опять же, насколько фундаментальной для отдельного субъекта является эта взаимозависимость?
Наш так называемый «антропоцентрический мир» строго взаимозависим и связан со всеми другими формами жизни, несмотря на наше заблуждение, что нахождение на вершине пищевой цепи (или даже за ее пределами) может предоставить нам некоторый уровень автаркии. Функционирование системы, которую мы создали и которая достаточно долго воспринималась как стабильная и нерушимая, может быть демонтирована очень быстро, что мы и видим в последнее время, и силами, действующими вне нашего контроля. Например, в ситуации с COVID-19. В 2019 году события 2020 и 2021 выглядели бы как антиутопический научно-фантастический фильм: вирус, который тормозит нашу жизнь, атакуя производство, капитал и саму жизненность. Вирус действует как инертный химический компонент вне тела, и он может ожить только тогда, когда настигнет хозяина. Таким образом, его можно рассматривать как периодически живое существо, функционирующее между жизнью и смертью, но в таком огромном масштабе, что оно поражает то непроизвольное/произвольное действие, которое необходимо нашему телу для жизни – дыхание. Сколькими смыслами внезапно обросло это действие (политическим, расовым, физиологическим… кто имеет право дышать сегодня?). В некотором смысле, наше тело тоже можно воспринимать как технологию вируса, применённую в глобальном масштабе в системе вирусоцентричного мира. Но сейчас важно как раз отказаться от идеи различия между регулирующим центром и периферией, отказаться от нашей старой бинарной логики и вместо этого сосредоточиться на расплывчатости, трещинах, понимании серого и переходного.
Идея отказа от бинарных оппозиций была в центре внимания гуманитарных наук последние 50 лет. И один из главных контраргументов против возможности устранения бинарных оппозиций состоит в том, что наш разум и когнитивный процесс имеют двоичную природу. Разве не выглядел бы проект, пытающийся отказаться от бинарных оппозиций, утопическим?
Я тоже давно думала о том, могут ли наши симметричные тела и архитектура мозга каким-либо образом влиять на то, как мы видим и классифицируем мир. Для меня имеет смысл рассматривать бинарное мышление как проекцию нашего телесного существования. Но, как и любую проекцию, её можно осознать и изменить. Многие из нас в настоящее время работают над этим. Донна Харауэй предложила замечательную стратегию преодоления дуализмов, которую она назвала «щупальцевым мышлением» (2016). Это способ мышления и действия, которые можно символически представить через осьминогов с их подвижными телами и децентрализованными центрами умственной деятельности, бросающими вызов архитектуре человеческого тела/мозга, и искусное слияние того, что мы называем «пониманием» и «ощущением» в одно целое. «Щупальцевое мышление» оказывает глубокое влияние на то, как мы понимаем планету и её функционирование. В идеале оно могло бы отвлечь нас от бинарного мышления и помочь обнаружить способы сместить фокус нашей логики с конкуренции, исключения и угнетения на новые миры, основанные на сотрудничестве, включении и справедливости.
Какое место принадлежит куратору в этой всё ещё конкурентной и бинарной институциональной системе? Ты сегодня «независимый» куратор, работающий вне институтов?
У меня всегда возникает соблазн исправить свою должность на «взаимозависимый куратор», но есть риск, что это прозвучит как эксцентричное модное словечко, употреблённое ради эффекта. Но это действительно так. Можно представить мир искусства как экосистему, где работа каждой части глубоко связана со всем остальным, поэтому я не рассматриваю свою практику как что-то, что происходит само по себе и не подвергается влиянию других сил (это вообще возможно?). «Независимые» кураторы не смогли бы выжить без работы художников и учреждений (не только художественных, но и финансирующих), и я считаю, что художественные учреждения также получают большую выгоду от фрилансеров, которые подпитывают их программы свежим голосом, и чья работа может быть заказана по запросу без дополнительных договорных обязательств. Для меня творчество и возможность создавать смыслы тесно связаны с определённым восприятием свободы. Хотя я согласна с тем, что «свободный» агент – это иллюзия, – и стремление избежать привязки каким-то образом повлияло на мою практику в качестве независимого куратора с самого начала. Сидеть в офисе с девяти до пяти и делать что-то, во что я не верю, для кого-то, кто мне безразличен, никогда не было для меня вариантом. Это может звучать немного идеалистично, но иметь возможность жить счастливо на крайне скромный бюджет, без собственности и почти без обязательств, но планировать каждый день по своему усмотрению – огромная роскошь. Конечно, за свободу приходится расплачиваться жизнью, полной рисками, которая может быстро выйти из-под контроля из-за переутомления, слишком большого количества путешествий, слишком большого погружения и неимения времени на размышления, сон и, в целом, на то, чтобы сосредоточиться на себе.
С какими художниками ты работаешь? Как находишь «своих» для сотрудничества, и какая форма совместной работы подходит твоей модели взаимозависимости?
Обычно отправная точка для знакомства с творчеством нового художника – это их работа с движущимися изображениями, так как я люблю кино и видео. Я провожу по несколько часов в неделю, знакомясь с тем, что нового появилось. Нахожу что-то интересное через онлайн-платформы, через коллег, или читая отзывы, а затем связываюсь с художником. Я смотрю все фильмы полностью, некоторые из них много раз, а иногда я под таким впечатлением от некоторых работ, что делаю частные показы для друзей. Дважды я была в составе жюри на Videonale.18, что дало мне возможность посмотреть множество фильмов, которые я бы вряд ли посмотрела при других обстоятельствах.
Я обожаю следить за созданием произведения искусства до момента его презентации, и я надеюсь, что у меня всегда будет больше шансов напрямую поддержать работу художников в будущем.
Ты инициировала и курировала многочисленные международные проекты по экологической тематике, такие как кинопрограммы, показанные в рамках конференции ООН по изменению климата, звуковой перформанс Tidal Pulse в рамках AMIFF или биеннале Screen City в 2019 году. Действительно ли искусство сегодня влияет на глобальную политику?
Я считаю, что противостоять реальности нынешнего ухудшения климатических условий важно без слепой надежды или полного смирения, а скорее с пониманием того, что взаимозависимость индивидуальных и коллективных действий является ключом к глобальным переменам и оказывает влияние на глобальную политику. Так что ответ на этот вопрос сложен – и да, и нет. Это в значительной степени зависит от наших ожиданий относительно силы влияния искусства, от наших требований к нему. Можно сказать “Да”, поскольку все взаимозависимо и учитывая преобразующую силу искусства, оно также может видоизменять что-то в большем масштабе. Однако это влияние не всегда прямое, и иногда у нас, не без оснований, возникает чувство, что немногие за пределами искусства замечают то, что мы делаем. Что немногим за пределами нашего пузыря не всё равно, и что наша «свободная зона», где мы открыто выражаем свои политические идеи, не имеет политического веса в глобальном масштабе. Мы можем сказать то, что хотим сказать в произведении искусства, но без попыток изменить мир глобальной политики с помощью арт-проекта – в большинстве случаев это ведет к разочарованию.
Многие художники в настоящее время занимаются активизмом, и я считаю это значимым. Это демонстрирует, что художники и профессионалы в области искусства верят в политическое влияние художественной сферы и активно используют его для изменений. Недавно я участвовала в работе над книгой под редакцией художника и активиста Оливера Ресслера “BarricadingtheIceSheets. Artists and Climate Action in the Age of Irreversible Decision”(«Забаррикадироватьледяныепокровы. Художники и климатическое действие в эпоху необратимых решений»), с текстами Майи и Рубена Фаукс, Ленки Кукуровой, Оливера Ресслера и Имре Семана. В этой книге Ресслер утверждает, что художники и арт-менеджеры всё чаще становятся главными деятелями климатических движений как участники и прямые агенты изменений, будь то в качестве представителей или разработчиков тактик и стратегий работы в СМИ. Такая эволюция нашей профессии, когда эстетика раздвигает границы белого куба и достигает более широкой аудитории, в настоящее время очень заметна. В свою очередь, наука также в значительной степени инициирует и финансирует сотрудничество с художниками, демонстрируя интерес к трансдисциплинарному подходу, который ценит искусство далеко за пределами его эстетической ценности.
Твое прошлое каким-то образом повлияло на профессиональную оптику? Как поменялась твоя кураторская практика во время пандемии?
Я из неполной семьи рабочего класса: моя мать, будучи занятой полный рабочий день и отдававшая меня на воспитание бабушке, каким-то образом сумела создать условия для того, чтобы я выучилась и стала куратором. Практическую ценность профессии она до сих пор не осознает полностью, но её ценность для меня никогда не ставит под сомнение. Мама поощряла меня использовать любые возможности для учёбы, выезда за границу, чтобы я могла пережить весь тот опыт, который в её поколении и для её социально-экономических условий был невозможен. Это совершенно бескорыстный акт заботы и безусловной любви. Когда я была подростком, я периодически работала по 4 часа в сутки, доставляя пиццу, чтобы оплатить уроки игры на бас-гитаре. Позже в университете, я устраивалась на работу в рестораны, бары и клубы и бесплатно отдавала своё время искусству и культуре, не говоря уже о других странных занятиях, прежде чем смогла стать тем, что олицетворяет моё кредо – взаимозависимом куратором. Я считаю, что эта жизнь дала мне потрясающие инструменты, чтобы уметь адаптироваться и быть разносторонней. Моя работа сильно изменилась с начала пандемии. Когда все выставки, общественные программы и мероприятия были отменены, а музеи, в первую очередь, прекратили сотрудничество, хрупкость независимой работы в сфере культуры стала очевидной, поэтому обстоятельства побудили меня заняться другими формами кураторства. Должна сказать, что мне было весело изобретать себя заново, и «работа из дома» оказалась весьма плодотворной. Я отказалась от всех (загрязняющих атмосферу) поездок и напряженных графиков, вызывающих синдром упущенной выгоды, которому мы были подвержены до 2019 года.
Недавно я начала вести семинар «Нечеловеческий подход и щупальцевое мышление» совместно с профессором Ниной Фишер с кафедры экспериментального кино и новых медиа в Берлинском университете искусств, и я должна сказать, что это, действительно, полезный опыт работы с пытливыми и талантливыми молодыми художниками. Помимо прочего, в прошлом году я начала сотрудничать в качестве научного консультанта со студией Петрита Халилая в Берлине. Сначала это решение мне далось тяжело, так как после 4-х недельного неудачного опыта работы в большой студии в Берлине в 2014 году я радикально настроилась на то, что больше никогда не буду работать в студии художников, хоть и рисковала потерять интерес к миру искусства и его неистовой динамике. Но я очень рада этому решению, поскольку работа с Петритом стала позитивным и полезным опытом во многих отношениях. Интересное совпадение: после бегства от войны в Косово Петрит жил в Боццоло (Мантуя, Италия), а я выросла в Мантуе – городе, из которого я уехала в 2003 году. В каком-то смысле, этой встрече суждено было случиться. Вас просят отойти от того, что вы обычно делаете, чтобы сосредоточиться на чем-то другом, что в корне перенастраивает ваш GPS.
