Почему ты решила стать художницей? Ты помнишь тот момент?
Никогда не «решала» стать художницей, это произошло постепенно. Моя мама и биологический отец были художниками – возможно, это в генах. В детстве я мечтала стать профессиональной балериной, но после операций на коленях это не представлялось возможным. Я изучала дизайн интерьера в Синт-Лукасе, это был идеальный баланс между креативностью и непосредственностью. Преподаватели заметили, что меня больше интересует не инженерный или технологический подход к использованию пространства, а концептуальный. Поэтому один из наставников сказал, что мне лучше быть художником, нежели архитектором. Для меня эти слова имели огромное значение.
После окончания учебного года я переключилась на мультимедийный дизайн. Это было интересно, но все еще слишком ограниченно: я не хотела изучать языки программирования, да и не подписывалась на то, чтобы в конечном счете оказаться в так называемых «экспериментальных мастерских», где каждый студент мог выбрать свой «собственный язык». Поэтому первый год на волонтерских началах я работала в экспериментальном кинотеатре «offOFF», что напрямую привело меня к видео. В то время я как раз увидела выставку Пипилотти Рист в Нидерландах и познакомилась с работами Майи Дерен. В наблюдениях за их работой у меня появилась зависимость от разбуженного ими эмоционального состояния. Мне захотелось воссоздать это странное, “не от мира сего”, ощущение. И мне важно было сделать это самостоятельно, чтобы смотреть видео снова и снова, возвращаясь к состоянию, которое я не находила в других жизненных ситуациях.
У тебя русские имя и фамилия, но при этом ты не говоришь по-русски. Почему?
Когда мы с сестрой и мамой приехали в Бельгию, я говорила только по-русски, еще могла сказать «да» по-голландски. Люди спрашивали мое имя, задавали разные вопросы, но я просто отвечала «да», но с поступлением в школу всё изменилось. В то время у моей мамы был тяжелый период: ее степень магистра искусств не признавалась в Бельгии, а сама мама больше не хотела говорить по-русски. Кроме того, она должна была ежегодно сдавать экзамен фламандскому правительству, чтобы доказать, что ее знаний голландского достаточно. Это заняло у нее много времени.Она делала все возможное, чтобы выучить голландский.
Я выросла, обучая маму, постоянно поправляя ее, каждую ночь слушая ее рассказы по-голландски. Она была одержима! Я помогала ей, и у меня не оставалось времени чтобы разговаривать на русском. У мамы был сильный акцент, который пародировали люди, и она его ненавидела. Это было грустно. Я чувствую себя бельгийкой, но и русской тоже. При этом вижу, что русские не всегда воспринимают меня всерьез, но я очень люблю русскую культуру. Конечно, я не включена в контекст, но многое помню очень хорошо. И все же в жизни было много ситуаций, когда люди хотели, чтобы я доказала свою принадлежность. Людям всегда необходимо категоризировать – не понимаю, почему это так важно для них.
Я живу в Германии уже три года и считаю себя немкой. Так или иначе ты становишься частью политики, языка, культуры. Нельзя просто исключить или включить себя, потому что в паспорте прописана другая национальность. Людям важно за что-то “держаться”, для них безопаснее точно знать кто ты и чего можно от тебя ожидать. Мне кажется, это какой-то национализм. Моя официальная фамилия – бельгийская, от отчима. Но было бы странно стереть мое наследие, поэтому я решила пользоваться своей русской фамилией.
Мама была напугана, что так я не смогу найти работу, когда вырасту, она боялась, что меня будут дискриминировать. Но по иронии судьбы я стала художницей, а в мире искусства имя и фамилия играют важную роль. При том, что “Максимова” – одна из самых распространенных фамилий в России, для многих людей она остается экзотичной.
Какая основная тема или проблема подталкивает тебя к созданию произведений искусства? И какова цель?
То, что я создаю, является продолжением того, что я испытываю в повседневной жизни. И между этим нет различий. Создание искусства для меня имеет такое же значение, как приготовление пищи, установление социальных отношений и т. д. Я не хочу ставить произведение искусства на пьедестал, я не умру за него. Мои работы – это размышления над некоторыми событиями и ситуациями, в которых я нахожусь в данное время. События, которые вызывают разочарование или то, с чем я борюсь эмоционально или физически. Это теории заговора, касающиеся языка в эпоху Интернета, тема семьи, потому что я не знаю своего биологического отца, тема языка животных…
Я всегда осознаю, что не уникальна и то, что я чувствую, – тоже. Это общность жизни, в которой я заинтересована. Я слишком эмпатична и постоянно думаю о каждом, и это не всегда хорошо. Работа над проектом идет до тех пор, пока я больше не узнаю себя в нем же; в противном случае это начинает меня смущать. Одна из самых неприятных для меня вещей в жизни – думать всегда об одном и том же. Я много раз хотела “перезагрузить” себя. Это как полное самоудаление и превращение в тех, кем могут быть другие люди. Проекта не существует, пока его не увидят люди, и этот резонанс является самим проектом.
Я не хочу, чтобы художественная работа была слишком абстрактной или концептуальной. Мой отчим боится комментировать мои проекты, потому что всю свою жизнь он работал и до сих пор работает на сталелитейном заводе. Он находится в среде, далекой от мира искусства, и никогда не был с ним связан, пока не появилась моя мама. Поэтому он боится сказать то, что чувствует: он думает, что это будет неправильно. От этого мне становится грустно. Если окружающий мир заставляет вас думать, что ваши чувства неправильные, должно быть, с этим миром что-то не так.
Тебе не кажется, что мысли о «перезагрузке» возникают потому, что онлайн сильно проник в нашу жизнь? Например, мы можем удалить наши аккаунты в социальных сетях. Но, с другой стороны, новая эра – как говорят, индустрия 4.0 – предоставляет художникам новую среду, новые возможности для создания и показа.
«Перезагрузка себя» во многом связана с бесконечным внутренним стремлением к совершенству. Сломать поведенческие паттерны и избежать повторения в жизни оказалось труднее, чем я могла бы подумать. Юнг говорил, что это идет из корней христианства: стремление остаться без греха, подавлять темные мысли, пока мы не станем «цельными». Но как усовершенствовать себя, если мы не целостны изначально? Это напоминает мне недавний разговор с мамой. Через два года она выходит на пенсию и говорит, что только теперь преодолела свою неуверенность и наконец соприкоснулась с собой: «Но я старею, становлюсь еще более одинокой и кто я теперь со всем этим?». Отчасти она сказала так в шутку, но это может означать, что мы найдем свою «целостность» только на самом последнем этапе нашей жизни: в смерти. Я с нетерпением жду этого (смеется).
Что касается онлайна, во-первых, это постоянная мертвая хватка, где мы находим много возможностей в обмен на массовое наблюдение за друг другом.
Во-вторых, я думаю, что онлайн является логическим продолжением того, как мы действуем в автономном режиме: показ совершенно курируемой версии нас также стирает. Кто мы есть на самом деле в этой онлайн-превосходной степени? Потому что в реальной жизни мы не может стереть недостатки. В эпоху информации каждый неквалифицированный человек, размещающий контент в сети, стал ценным, потому что цифровой контент ценен. Но в какой степени он заставляет нас чувствовать свою личностную ценность?
Какая твоя работа эмоционально связана с тобой больше, чем другие? Почему?
Разработка «Мемориала» была для меня интересным поворотным моментом: мне стало ясно, как моя работа приходит к реализации. В этом процессе нет никакой линейности, но он следует некоторой поэтической логике, которая имеет для меня смысл. Это такая упрощенная версия более сложной реальности, где я связываю несколько обстоятельств.
Тогда я только переехала в Берлин и была впечатлена его богатой историей и скульптурами. В то же время мне позвонила мама и сказала, что у нее есть основания полагать, что мой биологический отец умер. По иронии судьбы она основывалась не на фактической информации, а на его поведении в Интернете. Я понимала, что никогда его не встречу, но возможность этого все еще занимала мое воображение. Мысль о его смерти положила конец этой перспективе, так что это определенно что-то изменило во мне. До этого у меня была только коллекция предвзятых фрагментов отца, описанная мамой и ее другом, который жил с нами в России. Раз и навсегда я попросила ее дать полное физическое описание отца, чтобы оно осталось в моей памяти как яркое воспоминание.
Пока шла работа над видео, я отпустила все эмоциональные воспоминания. Осталось лишь общее описание белого человека средних лет. В то время я каждый день проезжала мимо анонимной обнаженной мужской скульптуры (анонимной в том смысле, что, в отличие от многих других, эта не содержала объектов, относящихся к определенной профессии или достижению), которая стояла, сжав кулак в направлении земли, смиренно глядя вниз. Я начала ее фотографировать без какой-либо определенной цели. Позже мне в голову пришла простая идея для обозначения этого образа с помощью описания моего отца. Статуя была как пустой холст. Так у анонимного солдата появилось “лицо” и одновременно я создала осязаемый памятник отца в качестве видео. Вряд ли бы у меня получилось “воссоздать” отца так реально любым другим способом. Статуя была символом погибших солдат Первой мировой войны. В видео есть анекдот, рассказывающий о том, как в армии у отца появилась седина, поскольку каждый день он находился в страхе, что «Катюша» в любой момент может взорваться. Это описательный пример, который позволяет представить, через что прошли солдаты.
Твой рассказ напоминает, что любая история построена на внезапных обстоятельствах и эмоциональных привязках, и это абсолютно формирует восприятие реальности. И также про интуицию – скрытое знание реальности. Какое место в твоем творчестве занимает интуиция?
Я думаю, что интуиция свойственна искусству и каждому художнику, поэтому она играет важную роль. Я использую ее в основном для определения ритма видео. Темпы работы очень важны: они могут полностью изменить восприятие зрителя. Для меня аудитория должна быть свидетелем с возможностью участия. Я не знаю как определить этот ритм, если не интуицией.
Можно ли сказать, что твое искусство – это средство от боли реальности?
Я бы не называла это так. Но искусство помогает справиться с определенными аспектами жизни, это точно. Скорее, это больше об ответах на вопросы, на которые нельзя ответить правильно. Это постоянная попытка понять вещи, которые я не понимаю или не могу справиться с ними эмоционально. Что подталкивает меня к созданию новой работы, так это ситуации, которые меня сильно расстраивают, – когда я буквально ничего не могу сказать, поэтому мне нужен другой способ коммуникации.
У тебя есть любимые современные художники? Работы? Почему?
Многих художников люблю, но особенные для меня работы -«Дикая/Любовь» и «Языки» от Ширли Кларк 1982 года. Это два одноактных монолога от Джозефа Чайкина. В потоке сознания он рассказывает одну ситуацию за другой, это происходит с несколько драматической, эмоциональной нагрузкой. В «Языках» он изображает умирающего человека, который совершает последние ритуалы, размышляя о своей жизни. Для меня это пример силы видеоарта: монтаж, звук, сценарий и актер – все очень хорошо срежиссировано. Описывая ситуации, Чайкин заставляет зрителей работать: они вынуждены использовать свое воображение. Кларк не очень широко известна, но была признана такими режиссерами, как Бергман и Годар. По ее собственным словам, она чувствовала, что не прорвется, потому что «женщины не управляют вещами».
Я уже упоминала Майю Дерен. Именно «Полуденные сети» оказали на меня большое влияние и стали поворотным моментом десять лет назад, когда я увидела их впервые. Помню, что была сильно напугана и заинтригована одновременно. Дерен всегда знала про свои страхи и чувства. Этот фильм напоминает мне о вещих снах, которые пытаются предупредить о предстоящем в реальности, но остается этот момент неуверенности – о чем же именно? Как будто подсознание отправляет квест, чтобы выяснить, что на самом деле тебя беспокоит.
Когда я была ребенком, мы с мамой каждое утро обсуждали сны. До сегодняшнего дня первое, что делаю с утра, – это анализирую собственные сны. Они дают представление о том, что я подавляю ежедневно. Знание того, что мы подавляем, дает нам понять многое о себе. Я использую сны, чтобы решить многие свои вопросы. Думаю, фильмы Дерен – это её собственный поиск идентичности. В «Полуденных сетях» повторяются одни и те же сцены, позволяя зрителю не потеряться полностью в понимании, что так легко сделать в экспериментальном кино. При этом ритм и режиссура просто идеальны.
Хотя я и не видела вживую, но читала о работе Джефа Гейса, сделанной для биеннале. Он всегда передает идеи с такой поэтической простотой, что кажется, она не требует усилий. Для биеннале он работал над термином «Терруар», который относится к нашему биотопу, а не к идее территории. Он попросил знакомых сорвать двенадцать диких растений, «чтобы изучить основные компоненты их ближайшего окружения».
Еще мне очень нравится финская художница Пильви Такала. Исследуя механизмы поведения человека в самых разных ситуациях, в своей работе она не подчиняется кодексам, которые мы должны соблюдать в жизни. В одном из своих видео она переодевается в Белоснежку и пытается попасть в Дисней. Конечно, ей отказывают, потому что она не Настоящая Белоснежка. В то время как все дети липнут к ней, она причиняет большое беспокойство самой компании “Дисней”: любой неправильный шаг немедленно поставит под угрозу образ Настоящей Белоснежки.
Позволяет ли искусство жить?
Последние два года я получала финансирование от фламандского правительства и делала выставки, за которые мне платили, но это исключение. До этого я работала в разных секторах, только что завершила курс по веб-разработке и сейчас мне нужно продумать долгосрочный надежный план. Я очень беспокоюсь о будущем, но стараюсь справляться с финансовым стрессом.
Ты работаешь сейчас над новым произведением?
Этим летом я буду писать код и читать, что постепенно вернет меня в творческий процесс.
Есть дальнейшие планы или мечты?
Из самого захватывающего – в следующем году я впервые поеду в Россию с моей сестрой. Она, к счастью, свободно разговаривает по-русски.
Можешь дать совет или сказать что-то молодым художникам или людям, которые хотят связать свою жизнь с искусством?
Один из моих тьюторов всегда говорил мне: «Не занимайся искусством». Это не значит, что я не должна становиться художницей – имеется в виду, что в процессе создания работы не надо думать о том, что занимаешься искусством, потому что эта мысль разрушит всё. Я только что прочитала прекрасное интервью с Риркритом Тиравания, который делал свои знаменитые кулинарные сессии в начале 1990-х. Он не знал, каким будет перфоманс, поэтому решил приготовить еду и раздать ее посетителям. Критики полагали, что это был политический комментарий об экономике Нью-Йорка, но Тиравания ответил, что он «просто готовит». Его отношение кажется полностью самоотверженным, и я очень этим восхищаюсь.
