Почему вы решили связать свою жизнь с искусством?
Неринга: Я росла в окружении культуры, так как мой отец был писателем, мы с мамой и тремя сестрами были втянуты в различные культурные мероприятия, наш дом всегда был полон писателей, художников, актёров или режиссёров. Я училась в художественной школе, но я даже не думала о том, чтобы стать художницей, — я думала, что смогу максимум заниматься историей и теорией искусства. И вот теперь я работаю сразу на нескольких “фронтах” — являюсь художником, управляю проектным пространством, пишу для арт-журналов и сама редактирую один из них. Думаю, что, не начав тесно сотрудничать с Угниусом над его собственными проектами, я бы не стала заниматься тем, что делаю сейчас.
Угниус: Культура была и в моей жизни с младенчества — мой отец художник, а мама учительница музыки. С детства я больше любил музыку: я ходил в музыкальную школу и хор, а потом играл в двух разных группах на протяжении около 15 лет. Я думал, что моя жизнь будет связана с музыкой до конца моих дней, но потом я пошёл в открытые студии Вильнюсской художественной академии, где мой кузен в то время изучал фотографию и медиа-искусство, и в моём уме произошёл взрыв. Я сразу же “подсел” на фотографирование и позже поступил в тот же отдел фотографии и медиа. Однако с тех пор, как мы начали работать вместе с Нерингой, моя основная среда — фотография и медиа-арт — перешла к более осязаемым формам скульптуры и инсталляции.
Давайте вспомним 2014 год, время основания Pakui Hardware. Каким был год для вас лично? Было ли создание группы ответом на какие-то глобальные изменения?
Это был год, когда Неринга окончила учебу в CCS Bard, и мы вернулись из Нью-Йорка в Европу. Возвращение совпало с нашим персональным шоу в Вильнюсском центре современного искусства (CAC), для которого мы представили инсталляцию The Metaphysics of the Runner (Метафизика бегуна), разработанную специально для пространства САС. Этой выставкой мы должны были обозначить, как для себя так и для других — важный сдвиг в нашей художественной практике, как в материальном, эстетическом и концептуальном планах. Живя в Нью-Йорке, мы находились под сильным влиянием городского ритма, возникающих теоретических и художественных тенденций. Мы перешли от архивного подхода к более современному языку и вопросам, таким как перемещение капитала через тела и материалы. «Метафизика бегуна» и рассматриваемые выставкой темы, вызвали рождение названия Pakui Hardware, которое было придумано куратором Алексом Россом. Пакуи — это гавайский мифологический персонаж, бегун, который способен обогнуть остров Оаху шесть раз за день, — эта часть названия относится к скорости и более семиотической части реальности, в то время как Hardware (оборудование) — это материальная часть той же реальности: тело, материя, ресурсы, аппаратура. Pakui Hardware — это постоянное трение между этими двумя уровнями реальности, а также активный обмен ресурсами.
Расскажите подробнее об этой первой выставке…
Как следует из названия, «Метафизика бегуна» была основана на растущем культе сверх-атлетического тела, которая в то время стремительно развивалась не только в Нью-Йорке, но и в целом во всех западных странах. Этот культ был взращен потребностью капитала в постоянной и растущей производительности, которую люди не могли обеспечить. В этом контексте мы исследовали такие идеи, как трансгуманизм, протезирование и акселерационизм. Сама инсталляция напоминала дисфункциональный тренажерный зал, где тренажеры были лишены своей первоначальной функции и превратились в абстрактные минималистские скульптуры, которые использовались в качестве “пьедесталов” для телевизионных мониторов и других объектов. Вся атмосфера выставки была зловещей, стерильной и холодной, как противопоставление потно-телесному ощущению тренажерного зала. В выставке отсутствовали физические тела. Таким образом Метафизика бегуна о движении вперед, превосхождении себя, вступление в посторганику через потребление пищевых добавок.
По форме, ваши работы можно назвать нео-скульптурой (использование различных материалов), что подчеркивает сложные условия для биологического мира в рамках антропоцена. Это ваше истинное концептуальное намерение при создании работ?
Именно так. Сочетая синтетические и органические материалы, мы позволяем их собственной перформативности проявляться. Мы работаем рука об руку с материалами, часто подчиняясь их требованиям и характеру, а не выступая в роли некоего творца, трансформатора материальной реальности. Поступая таким образом, мы пытаемся показать важность этой «аппаратной» (hardware) части реального: подчеркнуть активную симбиотическую связь между телом и его окружающей средой, технологиями и энергией, капиталом и ресурсами. Материальность не пассивна, она очень активно участвует в мировых событиях, будь то технологические, геологические или культурные изменения. С самого начала нашей практики мы воздавали должное гибридности вещей. Гибридность не только помогает победить установившиеся дуализмы (декартезианское разделение ума и тела, или каноническая дихотомия Культура-Природа), но и, кажется, является единственным способом выживания в существующей (антропоценной) ситуации и в будущем.
Какое здесь место занимает материал?
Центральное, ха-ха. Когда дело доходит до реализации наших первоначальных видений, мы действительно аналоговые люди. Таким образом, когда учреждения или галереи, или кураторы просят нас о визуализациях, мы каждый раз переживаем, потому что даже мы сами почти не можем предсказать, как будут развиваться наши идеи в рамках творческого процесса. Мы можем нарисовать схематический план помещения, или изобразить настроение предстоящего проекта, но не детально прорисовать будущие скульптуры. Поэтому мы часто приглашаем наших архитекторов Ону Лозурайтите (Ona Lozuraitytė) и Петраса Ишору (Petras Išora) поработать над масштабными институциональными выставками, — их архитектурные эскизы сами по себе можно считать предметами искусства! Между тем, очертания скульптурных предметов всегда остаются расплывчатыми до их появления на свет. Это потому, что выбранные материалы диктуют свои собственные правила и оказывают влияние на первоначальные видения и решения. Таким образом, процесс их комбинирования получается очень спонтанным и интуитивным: мы играем с материалами, отталкиваясь от их характеристик. Это может быть как болезненно разочаровывающим, так и весьма удовлетворяющим процессом. Но это никогда не бывает скучно, это точно!
Символично, что «Метафизика бегуна» в контексте продолжающегося кризиса, вызванного коронавирусом, может быть пересмотрена как отражение мира, в котором мы жили раньше… и как часть нашей материальности может быть изменена естественными препятствиями, которые находятся вне нашего контроля, вплоть до мельчайших проявлений природы — внеклеточных информационных агентов, таких как вирусы. Похоже, что у нас нет такой власти над материалом, над природой, как мы привыкли думать.
В «Гибридности» кажется, что материальность сильнее природы, не так ли?
Мы не противопоставляем природу материальному (имуществу), потому что материальное и материальность — это именно то, что удаляет дихотомию культуры-природы, поскольку она может быть как искусственной, так и естественной. Она также часто контролирует людей, а не наоборот… Так что, отвечая на твой вопрос, обе части обладают силой, потому что и то и другое является частью природы.
Какой для вас самый близкий проект (с точки зрения эмоциональной нагрузки) для вас в PH?
Неринга: Я бы сказала, что это The Return of Sweetness. Это был первый раз, когда мы работали со стеклом, и это было невероятным открытием и вызовом. В результате этой работы были созданы очень легкие визуально, но концептуально тяжелые предметы. Это не просто создать что-то, что выглядит так непринуждённо, но они действительно каким-то образом выглядели именно так.
Угниус: Extrakorporal. Он сумел воплотить идеи, на которых мы сосредоточились в то время, в очень органичной манере. Нам понравилось работать с новыми сочетаниями материалов, таких как искусственный мех, кожа, стекло, силикон и латекс. Дорога было довольно ухабистой, но это был очень плодотворный опыт.
Могли бы вы сказать, что на каждую выставку в новом географическом месте влияет местный контекст? На что вы обращаете внимание в первую очередь, когда вам предлагают выставку в городе, в котором вы раньше не были?
Естественно, когда тебя приглашают на сольную выставку в городе/стране, в которой мы никогда не бывали раньше, стараешься как можно больше ознакомиться с местным контекстом и историей. Однако, если мы не приезжаем на более длительный срок, получить более полное представление об этом конкретном месте нереально. Поэтому мы стараемся сфокусироваться сначала на физическом пространстве, где будет проходить шоу, а затем на контексте вокруг институции (как материальном, так и политическом, социальном). Например, когда мы делали Creatures of Habit (Существа привычки), бывшее пространство галереи SIC располагалось на территории постиндустриальной гавани, которая быстро развивалась и превратилась в жилую и рекреационную зону. Здание было окружено красивой промышленной техникой, такой как портовые краны и пр. Это вызвало идею и видение Creatures of Habit, проекта, который исследовал роботизированные тела и их уязвимость. В случае с Underbelly, например, инсталляция была также частично вдохновлена исключительной архитектурой музея, его светимостью и открытыми пространствами, а также возможностью обозрения нескольких этажей одновременно. Мы превратили свет в мягкий розоватый цвет через растянутую ткань, а также удвоили возможность просмотра, представив три лестницы/объекта, по которым зрители могли подняться, чтобы осмотреть инсталляцию (и архитектуру музея) с еще одного угла. На нашу первую большую институциональную выставку Vanilla Eyes в музее современного искусства Mumok очень сильно повлияло низкое, длинное и холодное подземное помещение, в котором должна была быть создана инсталляция. Оно напоминало подземную лабораторию, эффект, который мы пытались воссоздать в Vanilla Eyes.
Давайте представим… в мире, где Гибридность это уже почти повседневная норма, какой может быть следующая глобальная идея в искусстве РН?
Возобновляемость. Начиная с клеточного уровня (изучение омоложения и бессмертия от водных видов, таких как медузы turritopsis dohrnii) до возобновляемых источников энергии и ресурсов. Такой проект опять-таки требует тесного сочетания технологии, природы и правильной политической повестки дня.
Какой должна быть идеальная среда для демонстрации идеи Возобновляемости?
Дно океана.
Откуда берутся новые идеи для искусства PH? Каковы источники вашего вдохновения?
Оно происходит как из нашего интереса и исследования различных технологий и методов достижения омоложения и бессмертия, так и из нынешнего состояния временной приостановки деятельности. Эти подходы могут варьироваться от изучения вышеупомянутых видов, таких как бессмертные медузы или, скажем, омары или морские ежи, до научных попыток, предпринимаемых в лабораториях (в таких областях, как регенеративная медицина и тканевая инженерия), и, наконец, до шаманских знаний и ритуалов. Идея более широкого обновления также вытекает из нынешней глобальной ситуации, которая потребует кардинального переосмысления возрождения. Мы можем лишь надеяться на то, что это возрождение приведет также к кардинальным изменениям в использовании ресурсов и сознательных ограничениях деятельности человека. Чтобы подобные эпидемии не повторялись снова и снова. Но уже ясно, что мы не будем учиться на наших ошибках, так как некоторые лидеры стран ЕС уже настаивают на том, чтобы отложить «зеленую сделку» в пользу более быстрого восстановления экономики…
Какие другие средства хотели бы попробовать PH? Стоит ли ждать от вас, например, видео- или цифровых скульптур?
Как мы уже упоминали ранее, мы определенно аналоговые люди, когда дело доходит до цифровых инструментов, поэтому никаких цифровых скульптур или виртуальных выставок с нашей стороны. Мы хотели бы продолжить эксперименты с текстилем, его поверхностями и текстурами, пропитывая их силиконом, латексом или смолой. Мы все еще чувствуем, что еще не изучили весь потенциал, который может предложить стекло, поэтому мы определенно будем использовать его еще некоторое время (до тех пор, пока нам будут позволять ресурсы, ха-ха). Так что ничего экстраординарного как такового не будет, но для нас каждый новый проект открывает новые перспективы с точки зрения используемых подходов и материальности. Это одна из причин, по которой мы продолжаем заниматься этим. Волнение нерешённости и непредсказуемости.
The Return of Sweetness исследует метаболизм, в качестве биологических процессов в организме как микро так и на макро уровне. Но в Extrakorporal вы рассуждаете о магии, которая недоступна для людей (как мифический эликсир молодости). Какова роль человеческого вида в ваших концепциях? Речь идет об архетипе положительного или отрицательного героя?
В Extrakorporal мы думали о шаманских методах достижения уровней реальности, которые недоступны обычному западному человеку, но открыты для тех, кто имеет более широкое мировоззрение. Это взгляд, в котором дихтомия культуры и природы намного более размыта, чем мы привыкли. В целом, роль человека в нашей практике столь же важна, как и других видов или неживых объектов. Мы всегда стараемся подчеркивать уязвимость человеческих тел и те положительные моменты, которые такая уязвимость может принести. Мы можем думать о сопереживании, заботе или взаимозависимости, о протезировании. Таким образом, люди не являются ни негативными, ни положительными сами по себе в нашей практике. Это один биотехнологический вид среди других, запутанный в сложных комплексах вещей и процессов.
Как вы уже упоминали выше, в вашем искусстве есть темы омоложения и бессмертия… Вы лично боитесь смерти? Хотели бы вы обрести бессмертие в какой-либо форме?
Неринга: Мы оба читали роман «Все люди — смертные» (1946) Симоны де Бовуар (Simone de Beauvoir), в котором главный герой был бессмертным со средневековья до настоящего времени. Это была одна из самых печальных книг, с которыми мы когда-либо сталкивались. Быть бессмертным означает снова и снова видеть одни и те же ошибки, повторяемые людьми и человечеством, так как они никогда не учатся на примере истории и преуспевают в таких вещах как месть и насилие. Ты также постоянно теряешь всех своих любимых, так как ты единственный, кто всех их переживает. Хотим ли мы на самом деле быть бессмертными?
Угниус: Нас пригласили на выставку «Immortalism» (Иммортализм — термин, обозначающий веру в бессмертие души), куратор которой Генрих Диц в галерее Kunstverein Freiburg. Куратор цитирует Хито Штайерль (Hito Steyerl), которая в одном из своих выступлений сказала, что, может быть, нам стоит изменить вопрос с «Хотели бы вы быть бессмертными?» на «Хотели бы вы умереть сегодня?». Тогда перспектива меняется довольно радикально. Едва ли кто-то хочет умереть сегодня, но быть бессмертным — это для меня скорее проклятие, чем дар. Жить немного дольше и в лучшем здравии — да, почему бы и нет. Но жить вечно…
